Хочу жить! Дневник советской школьницы - Страница 66

Ребята целой толпой вошли в коридор и начали раздеваться, посмеиваясь, переговариваясь, у всех были смеющиеся и полуудивленные лица. Бетька лаяла, Димка пробасил: «Ого, какой пудель!» – «Замолчи, Жучка!» – громко смеясь, говорила я. «А, Жучка», – ребята хохотали. «Ну, проходите», – сказала я, проведя их в комнату сестер. Мы вызвали Левку в мою комнату и набросились на него: «Где вас столько набралось?» Он рассказывал и смеялся совсем по-мальчишески; глаза его, большие и светлые, будто поддернутые пленкой, тоже смеялись. Мы рассказали ему всю правду о Бетьке и велели позвать Шуню.

Он вошел, маленький и чудно одетый в свежую белую рубашку и нарядные синие брюки. Я спросила: «Почему вас так много?» Смеясь и путаясь, красный, растерянный и смущенный, он начал рассказывать, как было дело, а мне было странно и приятно видеть, как этот женоненавистник и презиратель так чистосердечно и по-детски объяснялся, а потом проговорил: «А нехорошо, что так много? Да мне плевать на них, их можно прогнать». Однако мы сказали ему, что Бетти не может сегодня быть дома, и пошли к ребятам.

Антипка играл на рояле, ребята стояли у окна и смотрели какую-то книгу, Димка с важным видом говорил что-то о футуризме, а Левка сидел на стуле, хитро улыбаясь, оттягивая вниз угол рта и посматривая на Бетьку. Очень скоро они ушли, оставив странное впечатление неловкости и совершенной глупости. Вечером Левка должен был идти к Ире, и я не смогла победить в себе желания видеть его и пошла к ней. Он пришел с Толькой, высокий и чудной в своей коротенькой шубейке, и я опять всматривалась в его лицо. Оно не было красивым, но глаза казались очаровательными, да и воло сы, золотистые, светлые, необыкновенно мягкие и волнистые от корня. Ушли мы все вместе в десятом часу, потом я пошла к бабушке, где уже было много народу.

<23 февраля 1935>

На улице весна. Ура! Весна! Сколько силы и энергии, сколько необъяснимого счастья приносит она, кажется, будто вместе с весенними водами вливаются в душу новые силы. Солнце так ласково греет, и так очаровательно и душисто пахнет ветер. Небо темное, с легкими облаками на нем, ветер буйно и неровно рвет, и порывы его напоминают что-то необыкновенно приятное и далекое – теплый вечер, весенний мягкий аромат воздуха, запах листьев и радость, необыкновенное счастливое спокойствие. Нет, теперь я успешно вынесу борьбу с тоской. Самое страшное время для меня прошло, и теперь с каждым новым теплым днем будут расти мои силы, мои надежды на счастье. Ах, как люблю я весну и как же благотворно она на меня действует!

Сейчас, совсем недавно, были у сестер их друзья, и я так давно не видала ребят, что обрадовалась им и почему-то сегодня совсем не боялась их, и даже изредка вставляла какие-то замечания, и сама была очень довольна этому. Да, все зависит от практики, и если б я чаще вращалась в среде молодых людей, то не смотрела бы на них как на существ из другого мира, с которыми надо как-то особенно вести себя. Я делаю большой прогресс, перестала смотреть особенно на ребят, и часто они для меня только дети, именно дети, с которыми можно весело бузить, и это как-то странно подействовало на меня. Я теперь свободней говорю с ними и меньше обращаю внимания.

Иногда меня опять почти мучительно интересует вопрос: какого мнения обо мне окружающие? Знаю, что Муся, Ира и Ксюша мнения хорошего, но другие девочки или хотя бы ребята? Об этом я не имею никакого понятия, и это странно. Вечером вдруг пришло на ум – что думает обо мне Шуня? Вот, наверно, смотрит и размышляет: ведь ей шестнадцать лет, она уже не маленькая и что-то все молчит. Умна ли она и что из себя представляет? А может, он ничего и не думает? Нет, не может быть.

<24 февраля 1935>

Сейчас сестры совсем разошлись с Женей, никаких отношений с ним, ведь сестра Женя хотела вырвать любовь к нему, не знаю, удалось ли ей это, но ни она, ни Ляля ни слова не говорят теперь о нем, он как будто совершенно не существует для них. И я почти совершенно забыла о нем, иногда вспомню – и захочется увидеть и воскресить в памяти его лицо. А Левка? Он сегодня назвал меня Нинкой, и это было приятно, а Ира как-то сказала: «А он тебя очень любит». Я не стала расспрашивать, как именно он отзывался обо мне, но стало странно, что Левка может еще иметь товарищеское чувство.

Вчера ночью был пожар. Я почти засыпала, когда услыхала возгласы Ляли: «Мама! Смотри, как вспыхивает». Я побежала в ее комнату. За домом колыхалось широкое багряно-розовое зарево, разгораясь по временам и расходясь огненным полукругом, – казалось, восходило солнце. Первое мгновение стало необыкновенно жутко, и будто что-то сжало сердце резким страхом и подкатил к горлу непослушный комок. Я долго сидела на столе у окна и смотрела на красный шатер и думала, стараясь подавить в себе дрожь ужаса, о том, какая ужасная вещь жизнь и что я видала только ее розовую сторону, а та, которая иногда приоткрывается и несет смерть, незнакома и страшна.

А потом, когда лежала уже в постели, в голову пришли странные мысли. Меня пугала темнота, она, казалось, была наполнена живыми существами, с недоброжелательным молчанием следившими за мной, и это настороженное молчание пугало. Почему так действует на людей темнота? Я уверена, что в комнате никого нет и не может быть. Что же страшного? Для людей самое страшное – это неизвестность, а темнота – неизвестность. Может быть, кругом действительно есть кто-то, невидимый и безмолвный? Может быть, есть загробная жизнь и те, кто умер, находятся здесь, их не видишь, они не могут сделать зла, но присутствие их ощущаешь, и это ощущение гнетет и пугает. Стоит мне только посидеть некоторое время без дела и позволить себе начать размышлять и рыться в своих ощущениях, как незаметно начинает обволакивать знакомое и тоскливое чувство какого-то морального душевного недомогания, болезненного и грызущего. Я поэтому все время заставляю себя быть занятой, чтоб не иметь возможности думать и чтоб держать глубоко зловещее «нечто».